Проводив мужа до княжеских палат, Варвара отправилась к себе.
Терем княжны поставили одним из первых, когда под прочие жилища только расчищали места, когда воины и даже сами князья ночевали в походных шатрах, а то и вовсе под открытым небом. Терем ставили без подклета, подняв на толстых сосновых столбах, и уже позже пристраивали рядом княжеские палаты. Так что пока город рос, княжна обживалась и уже настолько привыкла к новому дому, что прежний вспоминала как нечто очень далёкое. И страх лесной отступил, и жизнь стала ярче. Всё было ладно, а лада не было.
Муж, носящийся по двору хищным зверем, принимающий участие во всяком деле быстро остывал, едва перешагивал порог терема. Он дарил ей впрочем, скупую улыбку, когда умывался, а она протягивала ему рушник, иногда он даже обнимал её, коротко и искренне, но мгновение уходило, усталость проступала на лице мужчины глубокими, как овраги морщинами; молодой князь горбился, превращаясь вдруг в старца и едва добираясь до постели, валился точно сражённый ратник. Варвара вздыхала, ещё некоторое время сидела на скамейке, дожидаясь пока прогорит свеча, потом осторожно ложилась рядом, боясь задеть, потревожить мужа, хотя разбудить того, казалось, не смогли бы и иерихонские трубы.
Она долго не могла заснуть, лежала и вспоминала те ночи, проведённые в острожке, когда иной раз они вдвоём и вовсе не спали и того Павла, пылкого, нетерпеливого, обильного. Она скучала по его шершавым и тёплым ладоням, иногда грубым, иногда ласковым, но всегда желанным. Она помнила его прикосновения, заставляющие тело сперва сжиматься от холода, а потом таять как воск.
Но время прошло и безумие кончилось. Усталость была причиной его равнодушия или то, что отчаялся он дождаться наследника, Варвара не могла догадаться, а сам Павел об этом ни разу не заговорил. И теперь он спал рядом с ней, но не вместе с ней, как мог бы спать в любом другом месте.
А утром он уходил. Стремительно вставал, хватал на ходу одежду, одеваясь уже на лестнице, там внизу наскоро завтракал, тем, что осталось от ужина, и убегал, прежде чем Варвара спускалась. Она находила Павла позже, уже на стенах, или в кузнях, или в конюшне. Напористого, молодого, горячего. Но уже другого, не прежнего. Отдающего всего себя делу, и только делу – вот в чём беда.
Глава четвёртая
Чёрный Лес
Путь из Мещёрска на Москву лежит по Оке через земли рязанские. Так легче и безопасней, но значительно дольше. Река петляет, распадается сетью проток и проранов, а грести против течения, натыкаясь на отмели и перекаты, удовольствие небольшое. Если же выбирать короткую сухопутную дорогу, то неминуемо придётся проехать через Чёрный Лес. Правда дорога задевает лишь его край, не углубляясь в мрачные дебри. Но хорошего всё равно мало. О лесе том ходила дурная молва по всей Мещере, а страх перед ним отваживал путников, хотя чем именно гибелен лес, мало кто мог рассказать.
Дорога – одно название. Скорее тропка широкая. Встречным возам редко где разъехаться можно. А нередко попадались такие места, что и одной повозке приходилось продираться между топким болотом и стоящими на самом его краю вековыми соснами да дубами. Дубов с каждым годом становилось всё меньше – города строили – но здесь, в глуши, они еще стояли, величественно охраняя границы чёрных болот.
Верхом проехать значительно проще. Но всё равно дорогой этой предпочитали не пользоваться. Летом шли по Оке на лодках, зимой по ней же, по льду, на санях. И только весной в пору ледохода, да поздней осенью, когда лед еще тонок, у кого нужда возникала, отправлялись этим вот путем. Да и то нужда великая должна была быть, поскольку и весной от талого снега, и осенью от дождей, земля превращалась в вязкий кисель, и пройти по дороге становилось совсем не просто. Но теперь стоял август, и сильно заросшая за лето дорога была вполне проезжая, хотя и совершенно пуста.
Небольшой возок, груженный всяким крестьянским скарбом, прикрытый старой плешивой шкурой, медленно продирался сквозь лес, попадая то одним, то другим колесом в рытвины и глубокие щели между толстых корней. На каждом ухабе возок поскрипывал, потрескивал, грозя развалиться раньше, чем кончится этот неприятный путь. Рыжая лошадка, казалось, полностью это ощущение разделяла, она фыркала и трясла головой, всячески показывая хозяину, что ей не нравится ни выбранное направление, ни окружающий лес, ни дух, что наполнял воздух.
В возке ехали двое. То есть больше не ехали, а толкали. Лошадка не управлялась на подъемах, а повозка постоянно вязла в раскисшей подтопленной болотами земле, застревала в корнях колёсами. И тогда люди соскакивали на землю и помогали лошадке.
Хозяин возка и лошадки – старый дед по прозвищу Яндар пробирался из Тумы на московскую сторону, в Березовый Лог, к родственникам. Его молодой земляк Тарко напросился в попутчики перед самым отъездом. А деду что, только в радость – есть с кем поговорить, путь скоротать. Правда, парень молчал всю дорогу, но молчание деда не особенно беспокоило. Говорить он и сам умел, а то, что парень слушал в пол-уха, думал о чём-то своем, не велика беда.
– Ты, Тарко, предков почитаешь, а вот в деревне своей тоже ведь не живешь. Почему так? Раньше о таком и не помышлял никто, чтобы места родные покинуть, на сторону уйти. Чего там в том городе хорошего? Разбой один от городов этих, разбой и распутство. Не для нас они, города-то, не для мещеры, не для лесного народа… Ладно бы ещё у князя служить, так ведь не про всякого человека служба такая… Беготня, суета…
Тарко почти не слушал стариковского ворчания и ничего не отвечал. Соглашаться не хотел, спорить не позволял возраст. Да и ни к чему спорить. Они все старики об одном ворчат. Дескать, вот раньше всё было по-другому. Спокойно и чинно. Сидели в лесу никого не трогали, жили себе на уме. И их не трогал никто, леса-то много кругом, селись – не хочу. Старики ведь только о покое и помнят, ибо сильно ценят покой на старости.
А вот Сокол, он другое рассказывал. Были и у лесных народов битвы кровавые, были и враги сильные, были и герои отважные. И города ставили не хуже славянских или там булгарских и торговали с половиной мира. Сокол врать не будет, он и сам из мещеры родом, а знает столько, сколько два таких деда как Яндар вместе взятых. Так что старика Тарко не слушал, да и о прошлом величии подумал лишь мельком. Он занят был собственными переживаниями.
Хоть и ушёл Тарко из Мещёрска по княжескому велению, а и сам другого пути для себя не видел. С обидой в сердце пришлось из города уйти, даже со злостью какой-то. С малых лет они с Вияной вместе росли. Вместе шкодили и учились, вместе книги читали, вместе мечтали. Потому, наверное, и не стала Вияна для него слова подыскивать – всё что думала, то и сказала. Да ещё и выбранила, словно старшая сестра неразумного братца. Только от обиды Тарко на дело решился безрассудное, только б доказать девушке, что не просто для игр товарищ он добрый, а и по жизни чего-то стоит. Вот вскоре докажет или погибнет – дело-то предстояло такое, что проще голову в улей сунуть.
После посещения родных мест тоска только усилилась. Обожгла его крепко Вияна. Не огнём обожгла – водой студёной. И предки не вразумили, хотя целый день Тарко в роще священной провёл, шёпот их слушал. Горечь осталась. И значит быть посему.
Вот ведь и Сокол не стал отговаривать от глупости. Сказал только, что ждать возвращения будет, помощь обещал. Значит, и чародей другого пути для молодого товарища не узрел. И некому больше его остановить, и самому назад сдавать неловко.
Вдали послышался перестук копыт. Он то совсем пропадал, когда лошадь ступала на топкий участок, то звучал громче, когда копыто встречало твёрдую землю. Судя по всему, всадник ехал один, и потому сворачивать в лес и хорониться было бы лишним. Однако и совсем пренебрегать опасностью не стоило, а потому Яндар тут же прекратил болтовню и проверил рукой лежащий под шкурой топор.
Скоро на встречу им выехал всадник. Видимо, не предполагая встретить кого-нибудь на пустынной дороге, он от неожиданности вздрогнул и придержал коня, но замешательство всадника длилось не долго и, разглядев обычных селян в обычном возке, он сразу же двинулся дальше. Тарко благодаря заминке успел разглядеть всадника, и сильно удивился, увидев на красивом гнедом жеребце, вполне уместным даже на княжеских конюшнях, необычного седока. Это был здоровенный монах в чёрной рясе, который держался в седле, словно бывалый воин, а к тому же и на поясе его висел меч.
Яндар украдкой положил руку на топор, но показывать его встречному прежде времени не стал. Тарко тоже запустил руку под шкуру, нащупав в поклаже какой-то дрын. Вдвоём, случись чего, можно отбиться хоть и от мечника. Но воевать не пришлось. Монах резко дёрнул узду и гнедой, послушно рванув в сторону, исчез среди деревьев.
